Философ Александр Секацкий поделился своими соображениями о будущем искусства слова, рассказал, почему, по его мнению, книга никогда не умрет и вспомнил, что в юности читал в следственном изоляторе КГБ.
5 сентября во дворе Публичной библиотеки им. В. В. Маяковского (наб. реки Фонтанки, 46) пройдет праздник под названием «Парк интеллектуальных развлечений» — многожанровое действо (концерты, лекции, мастер-классы), направленное на популяризацию литературы и чтения. Накануне мероприятия "МР" побеседовал с одним из его хедлайнеров, философом Александром Секацким.
Несколько лет назад вы отчеканили: «Ничего не придумано лучше книги для отчета перед ноосферой». Вы по-прежнему так считаете?
Да. И думаю, ничего лучше и не будет. Книга — это аутентичный портрет наших мыслей и образов.
Электронная книга — это тоже отсчет перед ноосферой?
Понятно, что скоро бумажная книга вскоре станет окончательным эксклюзивом и особым знаком отличия, так же, как и бумажная библиотека. И чтобы электронная книга сохраняла некую сакральность, изначально присущую бумажной, она должна предполагать ограниченное количество прочтений. Допустим, электронный текст допускает 777 прочтений, после чего самоуничтожается, а за хозяином книги, допустим, сохраняется право первого и последнего прочтения. Подобное предполагает возврат идеи чернокнижия, когда сам фолиант несет в себе некую силу, является частицей вещей силы. Трудно себе представить, что Книга адских врат может быть набрана и прочитана на ноутбуке. Мы должны открыть том, чтобы нам некая явилась сила.
Американский фотограф Эдвард Стейхем сказал, что одна фотография может рассказать больше, чем десять тысяч слов, при условии, если она сопровождена хотя бы десятью словами. Вам не кажется, что вербальный способ передачи чувств, мыслей, информации сегодня окончательно капитулировал перед визуальным?
Нет, не думаю. Так же было и в развитии кино. Кино начиналось как чисто визуальное искусство, но уже довольно скоро для иллюзиона братьев Люмьер понадобился нарратив, рассказанная история. Сегодня мы снова видим, что все визуальные воздействия — краткосрочны. Рано или поздно требуется тщательно переданный образ, последовательный рассказ. Всё великое кино — это рассказанная история. Визуальность никогда не заменит внутренней текстуальной развертки. Временная разметка рассказываемой истории создает более высокую степень магии и зачарованности.
Скоро бумажная книга вскоре станет окончательным эксклюзивом и особым знаком отличия, так же, как и бумажная библиотека. И чтобы электронная книга сохраняла некую сакральность, изначально присущую бумажной, она должна предполагать ограниченное количество прочтений.
Многие говорят, что сегодня читать выдуманные истории о выдуманных людях невозможно. Для вас художественная литература сохраняет свою значимость?
Иногда читаешь что-то из большой прозы, иногда предпочитаешь короткую, иногда fiction не воспринимаешь в принципе, это трудно регулировать. Платон, Ницше, Хайдеггер по-прежнему значимы для меня. Есть актуальные новинки, подходящие для своевременного прочитывания. Есть классика. Всякий раз, перечитывая, поражаюсь Гоголю, его удивительной способности создавать мир вымышленных существ. Бесстрашными точными штрихами он заставляет обитателей выдуманного мира быть реальными. Сохраняют для меня значимость прекрасные переводы Фолкнера, Томаса Манна, Пруста. Я часто являюсь членом жюри литературных премий и читаю всякие новинки. И прочитанного в последнее время очень понравились «Фигурные скобки» Сергея Носова и «Жизнь советской девушки» Татьяны Москвиной. Открыл для себя Амирама Григорова, его поэтические вещи, прекрасные в своей «неправильности».
Когда в конце семидесятых вы оказались под следствием по обвинению в антисоветской деятельности, что вы читали в следственном изоляторе?
Там довольно неплохая библиотека, и чтение помогало жить какой-то параллельной жизнью. Читал Пруста, Чехова, Платона. Очень хорошо шли переводы европейской классики и этнография вроде Мельникова-Печерского.
Государство в последние годы закачивает в книжную отрасль огромные деньги: престижные премии, фестивали, книжные ярмарки, гранты, субсидии... Российский книжный союз возглавляет бывший премьер-министр Сергей Степашин. Государству это зачем?
Не думаю, что чиновники рефлексируют на эту тему, но с точки зрения высшей логики, направлять нераспределенные деньги налогоплательщиков на нужды арт-пролетариата гораздо предпочтительнее. Он не тормозит экономику как офисный планктон или все эти охранники, он способен на удивительные телодвижения. Наконец, это трансляция культуры в вечность. Инвестиции в литературу в любом случае это не поощрение тупого времяпрепровождения, это демонстрация того, что деятельность тех, кто обращен в будущее — это престижно и внешне поощряемо.
Я часто являюсь членом жюри литературных премий и читаю всякие новинки. И прочитанного в последнее время очень понравились «Фигурные скобки» Сергея Носова и «Жизнь советской девушки» Татьяны Москвиной. Открыл для себя Амирама Григорова, его поэтические вещи, прекрасные в своей «неправильности».
Должна ли у государства быть политика в области литературы?
Наверное, должна, но это не может, наверное, принимать форму социального или идеологического заказа. Единственный оправданный способ осуществления такой политики — выделять деньги под имя, как делается в науке, когда некая структура создается под нобелевского лауреата или обладателя медали Филдса. Большой ученый и большой художник всегда найдут, куда потратить деньги налогоплательщиков к общей пользе, найдут кого поощрить.
Встречалась ли в вашей читательской биографии книга, которая, как потом (или сразу) выяснялось, оказывалась не нужной ни для чего?
Таких книг не может быть в принципе. Любая внутренняя интоксикация символического, даже если она послужила неким неоправданным соблазном — это хорошо. Любая книга — это лучше, чем духовная порнография в виде передачи «Пусть говорят», чрезвычайно разрушительная. Даже абсолютная фальшь не может повредить читателю.
В книге ты сам выбираешь скорость и траекторию продвижения. В кино, допустим, мы очень ограничены, мы едва ли можем ускользнуть из времени режиссера. Книга же позволяет самому выбрать уровень знакомства с нею, когда ты ищешь и находишь что-то важное для тебя, игнорируя, допустим, концепции, основанные на ложных предпосылках, глубоко чуждый тебе способ изложения, ненужный пафос и т. д. Само устройство книги содержит в себе предохранитель, который не позволяет нанести ущерб читателю, и я не знаю ни одно произведение символического, ни один жанр искусства, которому бы это было свойственно в такой степени.
