Скандальная история с назначением экспертного совета премии «Золотая маска» и общая атмосфера надвигающейся «мертвечины» сместили акценты «круглого стола», посвященного 100-летию Товстоногова. БДТ стал площадкой для острой дискуссии и первым шагом к объединению театральных деятелей Петербурга.
Что происходит в современном российском театре, есть ли у него будущее? Как противостоять малограмотной цензуре чиновников, казаков, православных активистов и прочих «ценителей классики»? Есть ли критерии оценки творчества и всегда ли прав тот, кто заказывает музыку? Скандальная история с назначением экспертного совета премии «Золотая маска» и общая атмосфера надвигающейся «мертвечины» сместили акценты «круглого стола», посвященного 100-летию Товстоногова. БДТ стал площадкой для острой дискуссии и первым шагом к объединению театральных деятелей Петербурга.
Противостоять демагогам и идиотам
Алексей Герман мл., кинорежиссер:
Театр обладает огромной социальной ответственностью. Хороший театр, "сложные" в хорошем понимании спектакли формируют "сложных" людей. Сам по себе театр это то, что формирует вокруг себя людей и почву, на которой произрастает, в том числе наука. Сейчас у нас появилось очень много доносчиков, всяких экспертов, как казаков по театру, много развелось специалистов, которые все знают. Как с Шекспиром обращаться, как в музыкальном театре работать. Сейчас много читаю про 70-е годы, про судьбы людей, замечательных питерских художников, писателей, которые погибли и о которых никто не знает. Есть опасение, что и сейчас очень много талантливых людей будут вымыты из жизни. Когда уйдут люди неудобные, разные, сложные, которые нестандартно смотрят на Чехова (а почему на него надо смотреть стандартно? кто это сказал?), тогда и в стране у нас будет меньше какого-то движения. Мне кажется, что разговор с государством должен идти в том контексте, что разный и неожиданный театр — это то, что воспроизводит интеллектуальный потенциал страны. Посмотрите, сколько вокруг появилось нормальных лиц. Я хожу на Новую сцену Александринки и вижу много новых, прекрасных лиц. Некоторым тяжело, некоторые спят, некоторые ругаются, но они живые и их это куда-то толкает.
Вторая история в том, что театр — это искусство глобальное, это витрина страны. Начальство наше очень переживает, что нашу страну никто не слышит, существует некая предвзятость. И это действительно так. Это происходит потому, что у нас есть идиотский антигейский закон, потому что у нас есть депутат Милонов, которому дают везде выступать. Расскажу короткую историю. Нас номинируют в Берлине. Второй кинофестиваль в мире. Хорошо прошел показ. Принята вечеринка после премьеры. Мы нашли какое-то недорогое место, но оказалось, что там на входе всегда стоит трансвестит. И пошли вопросы, а вы его не побьете, не укусите и т.д. Мы говорим, какая разница, мы абсолютно толерантны, мы уважаем людей всех ориентаций. Но немцы реально боялись, что если придут русские, то они на него кинутся.
Образ страны формируют не театр, кино или музыка, а огромное количество демагогов. И это имеет отношение к экспертной оценке театра, кино. Мне кажется, должно быть какое-то единство, чтобы противостоять демагогам и идиотам. Уход от малограмотной цензуры снизу – это задача выживания государства. Кинематографисты в свое время не объединились, чтобы противостоять. В итоге вымылись все молодые кинокомпании, доля русского кино упала с 27 до 16 процентов, иногда усилиями патриотических блокбастеров ее накачивают до 18 процентов, а потом все снова лопается. Масса талантливых людей остались без работы и теперь, если повезло, ставят что-то в небольших провинциальных театрах. И ситуация ухудшается, все меньше и меньше постановок. В этом году два дебюта на всю страну поддержало Министерство культуры. Это ничто. Мы входим в период малокартинья. Есть забавный факт. Мы проходили этот этап. В 1953 году вышел фильм «Незабываемый 1919-й» про Сталина и Ленина, это была главная премьера страны. Но он занял четвертое место по результатам проката: первые три — фильмы о Тарзане. Надо объединяться, иначе сначала вымоются малые театры, потом побольше, потом и сюда маразм придет.
Заказывать — не значит диктовать
Лев Додин, художественный руководитель МДТ:
Существует расхожее мнение, что государство дает деньги и может решать, на что надо, а на что не давать. Да, есть принцип, кто платит, тот и заказывает музыку. Но, мне кажется, это выражение очень неверно толкуется. Кто платит, тот заказывает музыку, но не пишет и не сочиняет ее. Никакой император, заплатив аванс, а иногда вперед и все деньги, не говорил Моцарту, в мажоре, в миноре. В лучшем случае, концерт для фортепиано с оркестром или концерт для скрипки. Когда ему не понравилась «Волшебная флейта», он сказал, по-моему, «слишком не умно». И опера шла и при императоре, и после. И далеко не все помнят, при каком императоре она родилась, но все знают, что такое «Волшебная флейта» и что ее написал Моцарт.
Мне кажется, что государство обязано финансировать искусство именно за его непредсказуемость, за то, что оно говорит и показывает то, что никто кроме него не ожидает увидеть. Все разговоры о том, что художник хочет сказать что-то ненужное государству, пусть финансирует себя сам, эти разговоры абсолютно от лукавого. Никакой художник себя сам финансировать не может. И никогда в истории человеческой этого не было, начиная с древнегреческого театра. Его финансировала афинская демократия, хотя многое из того, что писалось Еврипидом, и не нравилось.
Сегодня, когда начинают говорить о социальной ответственности художника, я позволю себе сказать, что это тоже понятие абсолютно от лукавого. Вся социальная ответственность художника состоит в том, чтобы, как писал когда-то Окуджава, как дышит, так и слышит, как слышит, так и пишет. У художника только одна ответственность — видеть то, что он видит, если он способен видеть, размышлять об увиденном, если он способен размышлять образно и эмоционально, и делиться этими размышлениями также искренне. Если он художник. Но этого никто определить не может, несмотря на все свои звания и регалии художественные или административно-государственные сказать не сможет. Надо всем приучить себя к тому, что если это существует, то и имеет право существовать, не уничтожать друг друга. Нельзя от имени Таирова запретить Мейерхольда, от имени Мейерхольда запретить Станиславского. Нас сближает гораздо большее, чем разделяет. Руководить искусством нельзя не изнутри, ни снаружи.
Ностальгия по цензуре
Николай Цискаридзе, ректор Академии русского балета им. Вагановой:
Так сложилось, что мои родители дружили с Лебедевым, еще с Тбилиси, и потому мое формирования театрального вкуса началось со спектаклей Товстоногова. Они стали определенным мерилом вкуса. Все что вижу дальше, меня только расстраивает. Юбилейный вечер к 100-летию Товстоногова меня очень сильно расстроил по той причине, что все говорили о том театре, который Георгий Александрович создал и который мы потеряли. Его больше не существует. Это подчеркивал каждый выходивший на сцену. В партере же сидели те, кто очень содействовал, чтобы это все исчезло. Это было очень грустно.
Мне доводилось работать в составе жюри и узко балетных премий, и конкретно «Золотой маски». Когда мы оцениваем артиста оперы или балета, это очень легко: взял ноту, не взял, скрутил, не скрутил. Есть какое-то впечатление от роли или нет. Когда оценивается спектакль, мне важно одно — интересно мне досидеть до конца, хочу я прийти второй раз и посмотреть этот спектакль или навсегда попрощаюсь с этим произведением в этой интерпретации. С драмой сложнее. В балете есть партитура, текст, критерии. По каналу «Ностальгия» часто показывают спектакли Георгия Александровича. Есть эпизод в «Энергичных людях», как Лебедев водку пьет. В миллионный раз вижу этот эпизод, но это всегда интересно, спустя 20 и 30 лет. А перед этим был на спектакле в одном известном московском театре, где режиссер задумал артисту такую же сцену. Он не мог выйти в дверь, много раз падал, но ни одни человек в зале не смеялся. Хотя режиссер и артист явно рассчитывали на смех.
Я понимаю, что сегодня все безумно боятся цензуры, все безумно боятся возвращения политических репрессий. Если честно, приходя в театр, очень часто, я как зритель, ностальгирую по цензуре и приемке спектаклей. В этом году я подбирал детям выпускной спектакль, хочу взять «Руслана и Людмилу», задумал большой балетный кусок. Я отсмотрел все, что поставлено за последние годы. Все спектакли посмотрел из Большого и других театров мира. Но ничего лучше, чем Фокин поставил в начале века, не оказалось. Это катастрофа! Потому что за режиссурой исчез голос, исчезло понимание этого произведения. И оно никакого отношения не имеет ни к чему. Я не скажу, что это плохо. Может, кому-то в зале нравится. Все кричали «да, здравствует, «ура», а мне непонятно, как это могли допустить до сцены и потратить на это, особенно, государственные деньги.
О диалоге и табу
Андрей Могучий, художественный руководитель БДТ:
«Сегодняшний день очень сильно разобщил нас. Существует очень сильное разделение на левых и правых, наших — не наших, вчера — сегодня, мир стал черно-белым. Это разделение затронуло не только политическую и экономическую стороны жизни. Эта непримиримость и война есть и в нашем театральном сообществе. Это мешает не только нам, но и зрителям. Мы зависим от сиюсекундных политических веяний. Мы не можем не реагировать на объективную реальность. Но важно помнить, что задача театра, его миссия в том, чтобы объединять. Задача профессионального сообщества — нас, практиков и теоретиков театра, в том, чтобы обеспечить диалог в обществе».
На вопрос о запретах в искусстве ответил видеоцитатой из творческого вечера Товстоногова в Останкино, состоявшегося в 1980 году. «Есть ли какие-то табу в искусстве? У меня было такое табу. Я считал, что нарушать исторические костюмы в исторических пьесах, вещь недопустимая и недозволенная. И вот я посмотреть спектакль в студии Брука в Париже по Шекспиру, и где-то в середине спектакля я обнаружил, что костюмы совсем другие, и понял, что в этом спектакле, по законам этого спектакля, это и не нудно совсем. Брук вышиб из меня это табу. Табу не должно быть никогда. Все может быть, если это осмысленно и оправдано изнутри. Не надо ставить переел собой никаких шор, никаких границ. Надо раскованно мыслить и если это, как говорил Вахтангов, оправданно изнутри, то все имеет право на существование».
В окружении мертвечины
Николай Песочинский, театровед, профессор, первый проектор Российского института сценических искусств (СПГАТИ):
Мы живем в противоположную Товстоногову эпоху: он выводил театр из мертвечины, а у нас живой театр, который начинает окружаться мертвечиной. Он вытаскивал театр, дипломатично, по маленькому шагу. Он вдруг решил, что можно ставить живого Горького, живую, до этого запрещенную, «Оптимистическую трагедию», потом решил, что можно возвращаться к традициям условного театра. Он начинал в жуткое время, в 50-е, к которым мы сейчас идем. Объявили экспертный совет премии Золотая маска, половина — не являются театральными критиками. Это идеологи, которые в принципе против театра 20 века, в принципе против режиссерского театра. Эстетические вопросы решают церковная и казацкая администрации, суды и чиновники. При этом прикрываются классикой. Все очень серьезно. Чтобы не завести театр туда, откуда Товстоногов его вывел, нужно знать историю театра и всех классиков, которыми клянутся эти люди.
Вся традиция русской режиссуры, которая кажется классической, не является правильной с точки зрения традиций интерпретации классики, литературной иллюстрацией. Например, первый заместитель министра культуры Аристархов Владимир, говоря о классике, называет Вахтангова. Но его «Принцесса Турандот» была сделан в абсолютно сюрреалистическом пространстве распадающихся плоскостей, современными людьми с какими-то тряпками на современных костюмах, с конфетными коробками вместо портретов, с отсебятиной по поводу телефона. С точки зрения ситуации 1922 года это был такой же ужас, как сегодня любой спектакль Могучего, Волкострелова, Артемова и др. Это было разрушением традиции и в тоже время утверждением традиции на более глубоком понимании. Проблема в том, что традиция понимается как непосредственный опыт широкого зрителя предшествовавших десятилетий. Нам нужно защищать реальное развитие искусства исторической грамотностью. На все есть четкие аргументы из истории театра.
Гайки закрутят еще сильнее
Валерий Фокин, художественный руководитель Александринского театра:
Я не буду говорить, что ужасное время грядет, оно пришло. Система идеологизирования пришла, она существует. Говорить бессмысленно, что грядет цензура. Она уже давно есть, год как минимум. О чем вообще разговор? Я вам приведу несколько цитат из проекта стратегии государственной политики в области культуры. На начало декабря предполагается Совет по культуре с участием президента. Институт имени Лихачева быстро активизировался и разработал этот проект (Российский НИИ культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева, — ред.). Я заставил себя прочитать этот труд. Я ошарашен. Вы даже не представляете, что это такое. В этом документе деятельность театров предлагается подчинить "созданию позитивных образов коллективной исторической памяти, преемственности и продвижению ценностей российской цивилизации". Государственная поддержка, стипендии молодым деятелям культуры и т.д. гарантируется проектам, "направленным на преемственность, продвижение ценностей российской цивилизации, создание позитивных образов коллективной исторической памяти". И есть интересный пункт: "предусмотреть механизм сбора социологических и экспертных данных о динамике картины мира, зрительской аудитории театральных проектов". Тоже самое написано по музеям, концертам, изобразительному искусству. Вот Академия Художеств думает использовать Манеж как новое пространство для современного искусства, а соответствует ли это русской цивилизации, а исторической коллективной памяти? Нет? Все. Пусть лошади живут в вашем Манеже! И везде упоминаются общественные оценки. Они будут судить, проверять.
Да, все мы имеем разные вкусы и пристрастия, субъективные, такие, сякие, если мы друзья, мои, не будем вместе, мы все пойдем в одни ворота. Нам надо отложить на время все наши разногласия в театре. Это не значит, что от них надо отказаться. Нет. Надо отложить. Время не то. Авангардисты, модернисты, традиционалисты... У нас раскол довольно серьезный. Такая стенка на стенку иногда появляется, что будь здоров. Но мы все должны быть вместе. Драматический театр всегда был жупелом. С балетом легче, а здесь есть слово. На драму все время будут наезжать, ее будут ломать. Надо объединяться, и это проблема и у нас, и в обществе. При попустительстве театрального сообщества гайки будут закручены еще сильнее».
Враздрызге с совестью
Геннадий Тростянецкий, театральный режиссер:
Товстоногов признавался: самое прекрасное, что мне не приходится каждый раз своим актерам объяснять главное, это подразумевается. В наше время подразумевались такие понятия, как совесть. И иногда даже бывало стыдно чиновникам. Я как-то остался с небольшой группой студентов, они откровенно сказали, у нас нет идеи жизни в стране, о чем вы говорите, о каких спектаклях. Вы тогда были едины, что-то делали вместе. В 1956 году открылся «Современник», вскоре «Таганка», БДТ, Марк Захаров возникает. Георгий Александрович тогда «Идиота» ставил и рассказывал, что стали возвращаться люди из лагерей, и привел пример. Первым человеком вернулся то ли гример, то ли актер второго эшелона. И первым, кто бросился к нему со словами, ну, как ты там отсидел 15 лет, был тот, кто и написал на него «телегу». И сейчас тоже самое. Поэтому Товстоногов и взял тогда «Идиота». Приехал в Петербург Христос, и выяснил, что люди враздрызге живут. Каждый тянет на себя.
Я недавно вернулся из Сибири, и что поражает. «Мы узнали, что там-то поставили Ромео и Джульетту, поставьте и у нас. Мюзикл «Колобок»? Берем себе!». То есть вторичность декларируется. А Товстоногов высмеивал афишу провинциального спектакля: «Три сестры», поставленные по мизансценам МХАТа». А сейчас вторичность, только чтобы пришел зритель.
Еще одна драма сегодняшнего дня: мой зритель — он уже не мой. Мы уже не говорим об одном о чем-то, что подразумевается. Что есть что-то основополагающее.
Мераб Мамардошвили говорил, что человек тот, кто пытается стать человеком. Это гениальное, универсальное определение. Замените человека на режиссера, писателя. Процесс становления личности, вот что важно. У Товстоногова не было двойной жизни, он был последователен, я же ловлю себя на мысли, что я вынужден ее вести. Не знаю, могу ли я открыться коллеге или нет. Мое сбивчивое выступление связано с внутренним отчаяньем. Люди врут, врут в глаза, фальшь, которая идет от сериалов, становится нормой. Я приехал из огромного количества городов провинции. Эти люди считают, что жить надо так, как показывают в сериалах. Они этому подражают. И возникает как бы искусство, и как бы жизнь. Вот это ужасно. Нет Бога внутри, внутреннего редактора, когда ты сам себе говорил, это скотство, это мерзость и подлость.
И слова Федора Михайловича приведу. Господа социалисты, вы говорите, что нет Бога. Но вы же диалектики! Если нет Бога, значит, нет и черта. Если нет черта, значит, нет ада. Если нет ада, значит, нет возмездия. А если нет возмездия, значит, все дозволено. И большой привет. Я буду безнаказанен за мое вранье. Абсурдное наказание получат люди, которые считают себя вправе дать совет, как играть спектакль или как писать музыку. Объединяться смертельно надо. Готов идти на любые жертвы.
