Михаил Патласов: «Прикоснуться к неприкасаемым»

В Петербурге готовится к постановке документальный спектакль о жизни бездомных – «НеПРИКАСАЕМЫЕ». Это уникальный театральный проект, который уже объединил десятки актеров, драматургов, волонтеров, готовых преодолеть социальные барьеры, пойти на контакт с бездомными и через реальные судьбы этих людей помочь обществу избавиться от невежества и стереотипов. Наш собеседник — автор проекта, режиссер Михаил Патласов.

«МР»:Михаил, как возникла тема бездомных?
Михаил Патласов: У меня есть личный страх – потерять ощущение, состояние дома. И это ощущение бездомности есть у многих. Кроме, как ни странно, государственных служащих. Я недавно узнал, что «Ночлежке» помогает средний бизнес. Не гиганты, типа Газпрома. Большой бизнес это делает только для галочки. Они очень долго выбирают, кому им помогать. Я стал думать: странно, почему именно средний бизнес. Может я, конечно, бред скажу. Но в нашей стране корень бездомности и вот этого страха – он на генном уровне. Почему я боюсь потерять ощущение дома? Многие из нас, даже имея в собственности квартиру, боятся остаться безо всего, если вдруг сменится власть. Как было при революции, которая всё отняла. И после смены власти в девяносто первом никто никому ничего не вернул. Не произошла люстрация. В той же Эстонии произошла.

У меня есть личный страх – потерять ощущение, состояние дома. Как только уходит ощущение дома, теряется все – рушится мир, все социальные связи.

В России всегда говорили: от тюрьмы и от сумы не зарекайся.
Да! И это очень важная вещь, работающая на этот страх. Бизнес боится все потерять, поэтому они вкладываются в бездомных, дают им шанс. В «Ночлежке» же и бизнесменов немало, разорившихся, обманутых и т.д. В том числе разорившихся из-за долгов налоговой, государству. Так не должно быть, не должно государство разорять. Вот отсюда и страх, что раз – и у тебя ничего нет. У нас все очень зыбко. И это состояние временности усиливают и наши квартиры. Я не считаю, это за свое жилье, как представлю, что надо мной, слева, справа кто-то живет, какие-то люди. Я из деревни, поэтому для меня дом – это частный дом, все остальное это общежитие. Я пожил в общежитиях в общей сложности лет 12, пока я учился во всех своих вузах. И мне знакомо это состояние временности, оно сродни состоянию бездомных. Когда все время находишься в этом безвременье, то меняется философия, мировоззрение.

А когда вы впервые увидели человека, живущего на улице?
Это было в Москве. Мне это бросилось в глаза. Причем это был афроамериканец. Я как-то вдруг осознал, что этот человек, приехавший из теплой страны, стал бездомным в переходе на ВДНХ, в Москве, в дикий холод. Я понял тогда, что дом можно потерять, где угодно. И как мне кажется, я не так далек от этого. Хотя я из деревни, у меня там есть дом, мне есть куда вернуться. Но и у многих бездомных где-то там есть дома, в других городах. Но они теряют его в своем сознании. И это самое страшное. Как только уходит ощущение дома, теряется все – рушится мир, все социальные связи.

Страшные вещи, как правило, совершают те, кто остаются дома. И они бегут от них. От домашнего насилия. Это всегда истории вынужденного одиночества.

Недавно «Ночлежка» устанавливала таблички на домах: здесь жил архитектор, преподаватель консерватории, учитель географии – они стали бездомными. И самый распространенный комментарий в соцсетях: «А как же родные, друзья, коллеги, ученики? Они сделали что-то гадкое и от них все отвернулись? Почему, кроме улицы, они никому вдруг оказались не нужны?»
Страшные вещи, как правило, совершают те, кто остаются дома. И они бегут от них. От домашнего насилия. Это всегда истории вынужденного одиночества. У матери два сына, один уехал в Петербург, где-то здесь погиб, она едет искать его могилу, находит, возвращается домой, а другой сын говорит: ты его больше любила, тебе мертвый дороже, чем я живой, и пока она ездила, он ее выписал из квартиры, сменил замки и домой не пускает. И не он, она становится бездомной. Или одна из недавних историй. Женщина сбежала от брата, который ее бьет, там какие-то невыносимые условия. Ей легче жить на улице.

Бомжом становятся за день, нет за час, нет за минуту, нет за миг, как по щелчку пальцев. Вот жил-жил, и понял, что я пахну. Сначала ты просишь людей, мучаешься муками совести, знакомых просишь, а в какой-то момент тебе становится все равно. 

Что касается коллег и друзей, тут все просто. Вначале все готовы помочь, но есть некий лимит, предел. Все рассказывают: сначала я жил у друзей, у родственников дальних. А потом возникает чувство неловкости, стыда, что кого-то обременяешь, стесняешь, всем надоело. И человек уходит в никуда. И через какое-то мгновение: «он сбомжевался». На человека вешают клише. Он озлобляется. И даже если предложить помощь, он откажется, не поверит. Как мне сказал один бездомный, «бомжом становятся за день, нет за час, нет за минуту, нет за миг, как по щелчку пальцев. Вот жил-жил, и понял, что я пахну. Сначала ты просишь людей, мучаешься муками совести, знакомых просишь, а в какой-то момент тебе становится все равно. Кто перед тобой, что президент, что мент». Ты больше не испытываешь ничего, нет ни страха, ни рассуждений, ничего. Это момент самоуничтожения и потери. И с этого момента человек становится бомжом. Он может совершить преступление, он опускается на иной уровень жизни, в другую реальность.

Они живут по Библии и по Станиславскому: здесь и сейчас, и сегодняшним днем. Они живут в ином измерении. Где нет завтра, есть только сегодня. Ему сейчас нужно согреться, ему сейчас нужно поесть. Функция будущего для него перестает существовать.

Волонтеры, которые берут интервью у бездомных для спектакля, рассказывают, что многие их них теряют счет времени и буквально выпадают из жизни в другой мир.

Да, они живут по Библии и по Станиславскому: здесь и сейчас, и сегодняшним днем. А мы живет все-таки на день-два вперед, на месяц, планируем путешествие через полгода и т.д., летом я поеду. Они нет. Но у них есть мечты. Как правило, нереальные и фантастические.

О чем мечты?
Например, уеду в Америку, на юг. Они живут в ином измерении. Где нет завтра, есть только сегодня. Ему сейчас нужно согреться, ему сейчас нужно поесть. Функция будущего для него перестает существовать. Поэтому через три дня пойти делать паспорт или работать целый год, это уже из разряда фантастики. Сознание сужается. Иные временные и пространственные ориентиры. За 4 месяца, мне плюс-минус говорят эту цифру, человек меняется, становится бомжом. Я живу сегодняшним днем, мне плевать на завтра, мне сегодня нужно поесть и согреться. Достать его со дна чрезвычайно сложно. Мы сначала питали какие-то иллюзии, типа, в кино будем приглашать. Потом поняли, что это не работает. Этим мы только подпитываем ненужную фантастику. Надо паспорт сделать, нужно 600 рублей. На тебе 600 рублей, сделаешь? Отвечает уклончиво. Понятно, что не пойдет, ему это не надо. А другой ухватится за эту возможность – ему еще можно помочь.

За время работы над спектаклем у вас была возможность анализировать, сопоставлять судьбы бездомных. Сложился некий общий портрет или, напротив, несколько характерных типов людей, которые оказались на улице?
Самый распространенный типаж – это человек с тюремным прошлым. В интервью многие признаются: я по профессии сварщик или фрезеровщик. Две основные профессии, которые получают в местах лишения свободы. Не все говорят, что они там были, но это факт – они вышли оттуда. Как правило, это классический бездомный – это мужчина 35-45 лет, большая часть – бывшие заключенные, которые вышли, возможно, совершили какое-то новое преступление, по этой причине они не хотят восстанавливать паспорт, потому что их тут же арестуют. Бездомность для них это такой способ бегства. Они таким образом скрываются. Это страшная история, и достаточно большой процент. Не нужно тешить себя иллюзиями. Когда ты видишь бездомного, нужно понимать, что это за человек. Я все равно дам ему какую-то копеечку, но я понимаю, насколько может быть опасен этот человек.
Вторая, очень большая группа – это люди, приехавшие сюда на заработки: из Средней Азии, Украины, Белоруссии, да и со всей России. Типичный случай: приезжают, устраиваются на стройку, там забирают паспорта для оформления документов, что-то случается – травма или иной инцидент, и их просто выгоняют, паспорт не возвращают, опасаясь, что они пойдут качать права в полицию. А так пока уйдет время на оформление нового паспорта, особенно если это другая страна, то все сроки для тяжб пройдут. Тем более, это, как правило, люди со средним образованием или без образования, и они мало что понимают и знают о своих правах и способах защиты.

У бездомных из детдомовцев есть еще один момент – они очень сложно социализируются, может быть, даже сложнее всех остальных. Потому что они думают, что им дадут другую квартиру взамен. Они растут с ощущением, что им должно государство. И они внутренне всегда требуют от государства. И не только от государства. Им все должны. Такая установка. Мы-то знаем, что в этом мире тебе никто и ничего не должен. А если и должен, то не факт, что отдаст. И это им мешает жить.

Третья по численности, по моим наблюдениям, группа бездомных – это детдомовцы. Как правило, у них воруют жилье на выходе, они проигрывают в карты свои квартиры. Мы сейчас общаемся с парнем, которого кто-то угостил, якобы, в модном ресторане на 300 тысяч рублей, и он оказался должен, и был вынужден продать квартиру. Ему никто не объяснил, что этот ресторан того не стоит, какая-то условная забегаловка. Но ему после детдома легко было поверить аферистам. Мы познакомились с другим парнем из детдома, он лежал в больнице и не знал, что за слово такое «мед». Мы его хотели угостить газировкой, открыли бутылку, она зашипела, налили ему в стакан. Он не стал это пить. Он этого никогда не пробовал и реально испугался. У бездомных из детдомовцев есть еще один момент – они очень сложно социализируются, может быть, даже сложнее всех остальных. Потому что они думают, что им дадут другую квартиру взамен. Они растут с ощущением, что им должно государство. И они внутренне всегда требуют от государства. И не только от государства. Им все должны. Такая установка. Потребительская. И с этим очень сложно бороться. Мы-то знаем, что в этом мире тебе никто и ничего не должен. А если и должен, то не факт, что отдаст. И это им мешает жить. Они не способны на самостоятельность. Они уверены, что им должны найти работу, кормить и т.д. С ними чрезвычайно сложно. Это очень молодые люди, до 30 лет. Никакого жизненного опыта. Вышли и сразу оказались на улице.
Дальше всё сложнее. Много всякого. Бывшие автостопщики, сквотеры. Есть и немало беженцев с Донбасса. Есть еще очень большая часть - это обманутые граждане. Это реально бич.

Казалось, что волна обманов с квартирами прошла в 90-е, в начале приватизации…
И сейчас тоже этого очень много, но все стало сложнее. Это все еще массовое явление. Но, может, не так жестоко, как в 90-е, когда людей куда-то вывозили. Присматривают, например, за одинокими пенсионерами – через патронат, через какие-то фонды, а потом создают невыносимые условия, от которых человек бежит без оглядки.
И еще я понял, что причины всегда разные, типичные или нет. Но всегда есть что-то конкретное, очень сильное, какое-то эмоциональное событие в жизни человека, после которого он оказался и остался на улице. Муж психанул, ушел на улицу. Кто-то из близких погиб. Смерть родителей часто становится таким поводом. Украли паспорт в чужом городе.

Причины всегда разные, типичные или нет. Но всегда есть что-то конкретное, очень сильное, какое-то эмоциональное событие в жизни человека, после которого он оказался и остался на улице.

Это и есть первый шаг в иное измерение?
Нет, это позже. А сначала некий пинок, вспышка, потрясение. От которого рушится состояние дома. И они оказываются на улице. Как правило, дальше алкоголь. Попадают в компанию бездомных. Они очень гостеприимны, друг другу помогают. Могут сами спросить: тебе негде переночевать – пойдем. Человек попадает в компанию, где отсутствие дома – это нормально. Тоже люди. Те, которые долго живут на улице, они потрясающие психологи. Они знают про нас все. Они упали с большой высоты. Они сами через все это прошли. Это звучит цинично, но чтобы выжить, им нужна свежая кровь. Внутри там все достаточно жестоко, но это станет ясно через неделю. А сначала с тобой поговорят, выпьют. Для них ты еще свежий, у тебя есть деньги, ты хорошо выглядишь, тебе дадут милостыню и т.д. Есть даже некая романтика. Невский, фонарики…

Среди бездомных встречаются романтики?
У тех, кто первый-второй год на улице, да, в них присутствует романтизм, очарование улицей. Особенно у молодых. Я свободен. Ни к чему не привязан. Пишут стихи. Впрочем, это они нам кажутся романтиками. Я вспомнил одно интервью с бездомным. Он рассказывает, рассказывает, к чему стремится, как живет, а потом – а вообще, я очень устал, я больше не могу. Он как раз подошел к моменту, когда вся эта уличная романтика разрушилась. Он находится на грани принятия решения – кого-нибудь ограбить и вернуться в колонию, снова сесть. И вот весь ужас этого состояния, что ты больше не можешь так, бесконечное отчаяние.

Вы думаете, что этому человеку еще можно помочь?
Я верю, что можно спасти. «Ночлежка» говорит, что до 70 процентов их подопечных съезжают и возвращаются к нормальной жизни. Это очень большой процент. В их жизни наступают моменты, когда им можно помочь. Когда что-то переключается в сознании. А есть люди, которые втянулись в эту компанию – мужики-работяги. Им тяжело самим выпрыгнуть, но им можно помочь. У них и семьи есть, есть опыт иной жизни. Или пенсионеры. Физик-ядерщик, художники и много кто еще, которые не выбирали улицу - оказались здесь в силу каких-то обстоятельств. Им можно помочь. Они готовы пойти на социализацию. Они не пьют. Бездомный совсем не обязательно алкаш. Мы спрашивали, как проходит типичный день. От пункта обогрева идем гулять до Невского, в Стокманн и там целый день сидим на лавочках. Внешне ты никогда не отличишь: это клиент, работник магазина или бездомный. Потом идут обратно, заходя в пункты раздачи еды. Вот этим людям можно помочь. На это проект и направлен. Чтобы мы им дали этот шанс, дали возможность поверить в себя. У меня товарищ, ему не нужна от меня помощь – ни денег, ни еды, чего-то другого, не надо. Ему важно, что он может позвонить, или я пришлю ему фотографии из поездки в Германию, приглашу в театр. Ему важно оставить зацепку общения с нормальным человеком. И он нормальный человек, можно поговорить. Важно не упустить момент, иначе в какое-то мгновение они начинают ощущать себя бомжами, когда уже разрушаются все связи. Им нужна вера в себя.

Важно не упустить момент, иначе в какое-то мгновение они начинают ощущать себя бомжами, когда уже разрушаются все связи. Им нужна вера в себя.

Конечно, все очень непросто. Мы столкнулись еще с таким моментом. Есть такая наука этология, о психологии животных. А мы тоже животные, высшие приматы. И на нас это все тоже работает. Например, приобретенная или выученная беспомощность. Когда вы несколько раз идете к юристу, и он вам не помогает, вы оставляете надежду на восстановление справедливости. Есть такой опыт: двум собакам в клетках подавали электричество, и был рычаг, с помощью которого эту пытку можно было прекратить. У одной собаки этот рычаг срабатывал, и выключалось электричество, а у другой – то срабатывал, то нет. И в итоге она перестала его нажимать, у нее пропала надежда. Она привыкла к этому, и даже не ждала, когда это все закончится, что может быть что-то иное. Также и бездомные. Они теряют надежду. Мы тоже во многом теряем надежду. Но если кто-то поговорит, что-то спросит, наше отношение изменится. Если мы дадим им шанс. У людей, попавших в этот мир по причинам не уголовным, возможность реабилитации и возвращения остается.

Но есть миф, предубеждение, что после жизни на подаяние, мало кто пойдет работать, даже если будет такая возможность.
Есть такое, к сожалению. Они сами про себя говорят, что у меня какая-то цель есть, а у других ничего нет, им ничего не надо. Один мне признался: мне бы работу дня на три. Почему на три? Я бы подзаработал. И дальше этого он не мыслит свое существование. С другой стороны, что его винить. В скандинавских странах реабилитация бездомных по времени в два раза превышает срок, который человек провел на улице. Два дня прожил – надо неделю восстанавливаться, год – два года. А ему кажется, что три дня могут изменить его жизнь, напомнить ее вкус, некий прорыв совершить. Все же многие из них готовы работать.

Документальный театр, как и документальное кино, предполагает некую реальную историю, но все же, как правило, в театре ее играют актеры. Вы же хотите пригласить в спектакль не только актеров, но и самих бездомных...
Была такая мечта, идея использовать бездомных в театре, их актерские способности, которые безусловно есть. Не потому что, они их тренируют, их жизнь заставила. Хочется, посмотреть, как устроена такая актерская игра. Жизнь пишет намного гениальнее и бессмысленнее любого писателя, любой человечески опыт намного ценнее, нежели любая написанная книжка. Я решил сделать композицию судеб бездомных. Работа идет очень трудно. У бездомных график очень сложный.

График?
Да, однодневный. Надо заинтересовать. А, учитывая, что у нас нет постоянного здания, договориться о репетициях сложно. Чтобы они знали, что можно прийти в любой момент, согреться, дадут чашку супа, а потом порепетируем. Но сейчас мы договорились с пастором Аннекирхе: это неотреставрированная кирха на Кирочной, здесь мы сможем проводить репетиции, и в конце марта начнем играть спектакль за благотворительные пожертвования в помощь бездомным и на реставрацию храма. Для меня участие бездомных в проекте принципиально. Тут есть момент документальности. Ты понимаешь: артист играет, или человек тебе свою жизнь рассказывает. Разные способы сопереживания тому, что происходит.

А если бездомные растеряются?
В Америке кастинг идет для всех. Там не делят актеров на профессиональных и нет. Можешь пойти и попробоваться. Почему у них так много артистов странных, фактурных? Потому что пришел и пробуется. У нас же самая старая профессиональная актерская школа. Если ты не профессионал, тебя никто не возьмет в театр. У них возьмут. Тем более в кино. В кино нужен типаж. Смонтируют, переозвучат, где надо подсветят, главное, чтобы ты совпал по психотипу. Я с киношным образованием, мне важен типаж. Понятно, что он другую роль не сыграет, но эту он сыграет намного талантливей, чем любой артист. Он так погружен в материал, что главное – не заставлять его играть, позволить просто быть самим собой, избавиться от комплексов, страха сцены, публичного выступления.
К тому же есть драматургические тонкости. Мы не переписываем их тексты. Мы их монтируем, чтобы сохранилась одна мысль, протянулась одна история. Все строится по обычным законам театра, есть конфликт, противодействие, какие-то перипетии. Театр не исчезнет. Это не будет набор каких-то сюжетов, фрагментов бесед. Театр для меня на первом месте. И я делаю, прежде всего, спектакль. Для меня важно в этой истории сделать спектакль. Тут очень важно пройти момент самодеятельности. Именно поэтому с бездомными работают драматурги и артисты: они втроем работают над ролью — если герой не сможет, его сыграет актер.

В игровом театре есть авторство драматурга, режиссера, и артист – рупор, он должен быть заполнен идеей автора. Как говорил Мочалов, «от личности своей отречься и мысли автора принять». Уничтожить себя. В документальном театре, наоборот. Он работает с личностью.

Для бездомных это тоже очень важный проект. Для них важно знать, что кто-то сумел выйти из этой ситуации, реабилитировался. В том числе, играя в спектакле. Что они могут высказаться. Им есть что сказать, наша задача помочь в этом.
Это, кстати, последнее до чего дошел документальный театр – свидетельский театр, когда сами герои рассказывают о себе. И это намного тоньше, точнее в нас попадает. И еще очень важная особенность документального театра: важно, чтобы он создавался всеми. Это совершенно другая философия. Если в игровом театре есть авторство драматурга, режиссера, и артист – рупор, он должен быть заполнен идеей автора. Как говорил Мочалов, «от личности своей отречься и мысли автора принять». Уничтожить себя. В документальном театре, наоборот. Он работает с личностью. Обычно на кастинге я спрашиваю у актеров про отношение к Крыму. Мне не важно, наш Крым или нет. Но этот вопрос включает совершенно другие механизмы. Актеры перестают играть, из них начинает что-то лезть, настоящая энергия. Документальный театр использует личность артиста. Многие в ужасе от этого, не готовы к тому, что могут от себя говорить. Настолько система образования их насилует, что они уже не могут себя проявлять.

У Брехта иной подход.
Да, конечно, документальный театр взялся не из воздуха. И не только Брехт. Тот же Станиславский. Когда они ставили «На дне», они ходили в реальную ночлежку в Москве, погружались в материал. Но если раньше я говорил: ты будешь играть это, сейчас важно, чтобы они включились сами, выбрали себе материал. Это самое главное.
Особенность документального театра такова, что сыгранный тобой человек становится частью твоей жизни, твоей биографии. Ты этого героя потом не выкинешь из своей жизни, как бы ты того ни хотел. Каждый артист может себе позволить выйти из игровой истории: погрузился в роль, поиграл и выгрузился, завтра у тебя другой спектакль и т.д. Здесь не так. Это на всю жизнь. И все. Я после этого я не могу заниматься традиционным театром. Мне это кажется, так бессмысленно и глупо. Я беру пьесу и думаю: зачем ты это написал, это же вранье? Бывает и очень талантливо написано, но видишь, как человек ведет тебя по какой-то идеологической линии. Ведет к какой-то рафинированной мысли. И ты думаешь, зачем? Жизнь намного талантливее. Написанные, придуманные пьесы для меня сейчас какое-то наказание. Хотя с документальным театром в наше время очень тяжело, выжить тяжело, если только им заниматься. Этот театр всегда практически без денег или за очень копеечные какие-то деньги. И он не может быть дорогим. Ты же не настроишь декораций для бездомных, зачем? Это бред. Должна быть пронзительная, очень простая история. Там никто не может получать деньги в принципе. Весь проект – все бесплатно, никто, принципиально. Иначе не будет поступка.

У бездомного спрашиваю, ты же есть ВКонтакте? «Да, да! ВКонтакте мой дом!». Для него это что-то постоянное. Все остальное иллюзия, все призрак и мираж.

Олег Каравайчук пишет музыку для спектакля тоже бесплатно?
Он вообще пишет музыку только бесплатно. Это его кредо. Но он не всем ее пишет. Он откликнулся на наш проект, потому что мы, по его словам, все бездомные, все дома закончились в 19 веке. Это правда. Он прислал уже две мелодии, две основные темы. Одна это вальс, сломанный или пьяный, надломленный вальс. И очень лирическая, уходящая вверх тема. Я так понимаю, что это его бездомность. Надежды, мечты. Каравайчук, конечно, удивителен. Он подметил очень здорово. Он не случайно про 19 век говорит. Это к вопросу о люстрации. Об ощущении – это мое. Мое. Здесь, сейчас и навсегда, мой дом будет моим. У нас нет такого ощущения. У бездомного спрашиваю, ты же есть ВКонтакте? «Да, да! ВКонтакте мой дом!». Для него это что-то постоянное. Все остальное иллюзия, все призрак и мираж. Все может измениться в миг, форма государства и т.д. Но останется только виртуальное облако, твоя переписка, твои мысли. Там ничего не исчезнет. Пока ты не забудешь свой пароль.

Почему вы решили изменить название спектакля: вместо «На дне» - «НеПРИКАСАЕМЫЕ»?
Это было первое название, просто чтобы за что-то зацепиться. А дальше пошли в «Ночлежку», думал там найти героев похожих, с таким же заработком, состоянием, типажи, как у Горького – восстановить ту историю сейчас. А потом понял, что сама эта мысль, на сличение той жизни и этой, она заберет большую часть внимания. Этот постмодерн, эта игра логическая не уместна. И даже немного уничижительна по отношению к этим людям. Истории реальных бездомных – самодостаточны, они не требуют ничего кроме. Это своя история. Не нужно заигрывать с автором. У Горького своя история, у нас – своя.

При этом неприкасаемые? Вспоминается сразу Индия, каста неприкасаемых.
Даже в нашей авторской группе все к этому слову относятся по-разному. Мне нравятся аллюзии с Индией. С одной стороны, к ним действительно нельзя было прикасаться. А как социализировать человека, если к нему даже нельзя прикоснуться, руку подать. С другой стороны, есть некий романтизм. Эту касту изгнали – это бродяги, цыгане, художники, музыканты, творческое начало. И еще мы хотим поиграть со словом – отделить это «не», какую-то сделать инсталляцию. Условно говоря, прикасаемы ли эти люди? Что такое прикосновение?

Очень любопытна афиша Владимира Абиха к спектаклю – силуэт бездомного в сетке линий отпечатка пальца. Портрет в дактилокарте, удостоверение личности, откатка пальцев в полиции, идентификация тел после смерти.
Так и есть. Они ведь без имени живут и умирают. Есть безымянные кладбище, где их хоронят в общих могилах. Мы эту историю разведаем обязательно, как это все происходит. Даже там они не могут обрести свой дом. И, конечно, весь этот проект только для того, чтобы дать шанс, дать возможность в нужный момент выскочить из этого страшного механизма. Он обладает какими-то жуткими штуками, выбраться из которых чрезвычайно сложно. Там действует закон геометрической прогрессии, чем дальше, тем страшнее.

Материала вы наберете явно гораздо больше, чем на спектакль. Что будете с ним делать?
Есть мысль из этого сделать книгу, но на это нет денег. Но у нас есть наш виртуальный дом, группы проекта в соцсетях, в котором мы все опубликуем. Но и спектаклей будет несколько. Каждый месяц нужно будет делать что-то новое, замены. Все же меняется, кто-то уедет, найдет жилье. Это живой проект, быстротечный, временный, как и тема бездомности. Все будет меняться, потому что по-другому не получится. Один из вариантов – работа артистов: играешь сам, если не может твой герой. В планах несколько показов с обсуждением в БДТ. Собственно, замысел спектакля родился там, во время обсуждения с режиссером Борей Павловичем и журналистом Таней Троянского социального театра.
Хотя иногда меня накрывают волны ужаса, от общения с бездомными. Могут позвонить среди ночи. Сейчас я уже понимаю, как они устроены. Они понимают, что для меня это работа. Что я пытаюсь дать им шанс. С меня многого не возьмешь. Звонят те, которые были в начале общения. Когда я еще сам был в эйфории. Этот проект меняет и меня.
 

Поддержать проект «НеПРИКАСАЕМЫЕ» — на «Яндекс.Кошелек»: yasobe.ru/na/neprikasayemye