Истории

«Чужой дневник», или «Запретная глава» — актуальная проза Даниила Гранина под одной обложкой

В Петербурге представили первую посмертную книгу Даниила Гранина «Чужой дневник». В ней 30 произведений недавно ушедшего классика современной русской прозы, все они были напечатаны в разные годы, но составитель книги писатель Наталия Соколовская собрала их под одной обложкой неслучайно: это сборник актуальной гранинской прозы, емкой, точной, где надо — безжалостной.

Первая часть книги называется «Страх» — по одноименному эссе. Здесь восемь произведений, в том числе «Запретная глава» — о том, как Гранин, работая вместе с Алесем Адамовичем над «Блокадной книгой», сумел встретиться с Алексеем Косыгиным, тогдашним председателем Совета Министров, а в войну — зампредсовнаркома, человеком, в блокадном Ленинграде организовывавшем и завоз продуктов, и эвакуацию, и вывоз оборудования заводов.

Глава о том, что узнал Гранин от Косыгина, беседуя в Кремле, была выкинута цензурой из той, первой «Блокадной книги», а когда изменились времена, сам Гранин увидел этот разговор по-новому. Он осмыслил то, что происходило в бывшем кабинете Сталина — да, именно там шел разговор писателя с Косыгиным о войне и блокаде.

Как привычный страх, въевшийся, слившийся с человеком, мешал говорить. Страх, несвобода, закрытость.

Следующий рассказ — «Блокадная книга без цензуры и ретуши» — как создавалась книга, которую так боялись печатать в Ленинграде, как обрушилось на город, переживший катастрофу осады, но в то же время ощутивший и силу свою, и небывалую свободу, «Ленинградское дело» — с арестами, пытками, расстрелами, лагерями, с разгромом Музея обороны города, как после войны блокадники продолжали десятилетиями жить в своих коммуналках, как из Ленинграда партийные руководители делали «город с областной судьбой».

«Обескровленный, искалеченный (в который раз!) город не мог больше сопротивляться страху. Страх возобновился в партии, и, прежде всего, в Ленинграде, в новом руководстве. Яростное гонение на „ленинградский дух“, на малейшую самостоятельность Ленинграда создало синдром приниженности, ленинградский комплекс неполноценности», — писал Гранин.

В следующем эссе «Не многое сбылось» фронтовик Гранин размышляет о войне, о безвозвратных потерях, истинное число которых замалчивалось, о судьбе пленных, о том, как уходят фронтовики (текст был опубликован впервые 11 лет назад), а правда о войне так и не сказана вся. И вот еще о чем думал Гранин, воевавший на переднем крае, не раз видевший смерть:

«Замечательная наша литература о войне создала прочный памятник народному подвигу. Нам, однако, не хватает толстовского понимания войны, французы для Толстого были не только оккупантами, но и людьми, которые страдали, боялись, такая же кровь текла у них из ран, они так же мучились, умирая».

Наши «патриоты» не услышали этих слов Гранина, просто, видимо, никогда не читали, зато всей пропагандистской мощью набросились недавно на школьника из Нового Уренгоя, посмевшего в бундестаге, на том самом месте, где об ужасах блокады рассказывал немцам Гранин, вспомнить умершего в советском плену немецкого солдата.

И вот еще актуальное: «Вина Сталина очевидна, вина его окружения безусловна. Но есть еще и вина наших народов, вина поколения. Её-то мы не хотим установить, признать, а между тем без этого трудно осознать историю и страны, и сталинского культа. Мы сами породили и монстра, и демона, и злых духов. Сами под руководством партии выходили, вырастили культ Сталина, превратили его в дракона, укрепили слепую веру, с которой бороться уже никто не мог. Сталин — наш общий грех… Пространство авторитетов опустошено. Опустошено или расчищено для новых кумиров? Свергнуть — не значит — избавиться. Цинизм и скепсис молодых когда-то должен уступить место нормальной потребности кому-то отдать любовь и уважение. Не обернется ли это опять поклонением и бездумной верой?» Так Даниил Гранин писал 18 лет назад.

«Гранин очень точно и четко изобразил душу своего поколения, победившего чужой фашизм и сколько возможно, очеловечившего отечественный, — так достаточно жестко высказался на представлении книги литературный критик и библиограф РНБ Никита Елисеев. — Гранин сделал все, чтобы раздвинуть границы свободы до приемлемых, его история — это история человека, который выбирается из неправильно заданных координат, чтобы увидеть мир».

Вторая часть книги — путевые заметки, как раз об этом: увидеть мир. Не идеологию осудить, а разглядеть подробности — стран, людей, отношений, разговоров. Пристальное внимание к деталям другой жизни. «Путешествие не сводится поглощению пространства, — писал Гранин. — Нам кажется, что мы больше узнаем, двигаясь, но о чужой стране можно кое-что узнать, просидев несколько часов в уличном кафе».

share
print