В Доме кино показали созданный в период блокады в 1942−1943 годах на Ленинградской объединенной киностудии учебный 57-минутный фильм режиссера-медика Ноя Галкина «Алиментарная дистрофия». Это учебный документальный фильм о том, что с людьми делает голод.
На студии по заказу властей создавались учебные фильмы, например, такие как «Боец, береги обувь и ноги», «Как защитить чердаки от зажигательных бомб», «Ленинградцы на огороде». Блокадные кинодокументалисты вручную крутили механизмы проявки и сушки кинопленки, если не было электричества, жили и умирали в осажденном городе.
Этот фильм тоже создавался по заказу городской власти, консультировали работу известные врачи — главный терапевт Красной армии Мирон Вовси (который будет после войны осужден по «Делу врачей», но смерть Сталина избавит его от гибели), главный патологоанатом Ленинграда Владимир Гаршин (близкий друг Анны Ахматовой). Сам Ной Галкин — врач, выпускник Военно-медицинской академии, еще с 20-х годов снимал документально-просветительское или учебное кино, так или иначе связанное с социальными и медицинскими проблемами, один из самых нашумевших фильмов носил название «Аборт».
Фильм об алиментарной дистрофии хранился в кинолаборатории Первого медицинского института им. акад. Павлова, картину отреставрировали на средства английского гранта благодаря усилиям Общества историков блокады. Сотрудники музея института пытались установить имена врачей, снимавшихся в фильме. Молодой доктор — это сам Галкин, пожилой — доктор Бегунов, врач за микроскопом — Юлия Гефтер. Все они — блокадники. Старинную вазу, попавшую в кадр, опознали сотрудники Медицинского института имени Мечникова, отделения лечебного питания.
Но абсолютно никаких сведений нет о ленинградцах, больных дистрофией, пеллагрой и цингой — тех, чьи страдания бесстрастно запечатлены на пленке, на примере их иссохших или отекших тел закадровый голос без эмоций рассказывает, что происходит с человеком в стадии запредельного голодания. Дикторский голос за кадром вообще не произносит таких слов как «страдание», «душа», «мученики». Фильм для студентов медвузов, поэтому все четко — каковы бывают стадии алиментарной дистрофии, как осложняются кахексией, кровавым поносом, что происходит с составом крови, давлением, внутренними органами — сердце здорового человека весит 300 граммов, дистрофика — 150, всей биохимией организма.
А вот кадры, когда патологоанатом вскрывает высохшее тело умершего и бесстрастный голос сообщает, что сальника нет — тонкой пленки, внутреннего жира нет.
И мы видим, что из-за запредельного голода организм человека фактически съел сам себя. Вот дистрофия с отеками, а вот асцит — когда в животе живого человека литры жидкости. На наших глазах живот протыкают, и жидкость безостановочно льется, едва успевают подставлять кувшины и сливать в таз. Смотреть страшно.
Документалисты фиксируют то, что происходит с психикой дистрофика: мы видим людей с помутившимся сознанием, не способных адекватно реагировать, отвечать на обычные вопросы. «Вы понимаете, где вы находитесь?» — вопрошает врач человека, наверное, женщину, но не разобрать. Взгляд человека блуждает, на исхудавшем лице — бессмысленная улыбка. И в ответ врачу — сначала молчание, а потом тонким голосом: «Кушать».
Видим впавшего в кому человека. Молодую девушку со сведенными предсмертной судорогой руками, видим женщину сорока двух лет, высохшую, как древняя мумия. Людей, искалеченных цингой и пеллагрой. Вывод — этим людям необходим хороший уход, режим и сбалансированное хорошее питание. И дальше — постановочные кадры: чьи-то руки чистят рыбу, шинкуют овощи, сервируют на фарфоровой посуде диетические блюда. И снова голос за кадром — про условия военного времени, когда доступнее приготовить дрожжевой питательный суп и настой из хвои — источники витаминов, а дальше нам покажут, как это делается.
Первые кадры фильма показывают страдающих дистрофией, идущих по улицам — мы видели такое в кадрах хроники, читали в дневниках. Даже весной и летом эти ослабевшие люди не могли согреться, шли в валенках, опираясь на палочку, по их лицам было не разобрать ни пола, ни возраста.
А потом фильм снимали, видимо, в специально созданных условиях — мы видим белоснежные полотенца, чистейшее белье, везде электрический свет, фарфоровая посуда. И подлинные смертельно больные люди. Мы ничего не знаем об их судьбах — кто выжил, кто погиб. Но мы знаем, что за блокадным кольцом истинных размеров катастрофы Ленинграда не ведали, прилетевшей весной 42-го в Москву Ольге Берггольц запретили говорить на радио о голоде и дистрофии. И сохранились еще целый ряд свидетельств того, как инстинктивно выжившие в смертное время сторонились дистрофиков — тех, кто непоправимо был искалечен голодом и обречен.
Странно, что показ этого фильма в Доме кино почти не заинтересовал петербургских журналистов — была я да коллеги из телекомпании «Мир», все, кого я приглашала, сослались на занятость — в этот же день состоялась официальная пресс-конференция по поводу празднования 75-й годовщины освобождения Ленинграда от вражеской блокады, надо было отписывать это.
Я разместила пост в соцсети с кадром из фильма, мне писали, что я упорно не желаю радоваться Ленинградской победе, осуждаю кашу на Дворцовой и не горжусь парадом.
Дело не в каше, хотите — идите, ешьте. Но в смертное время не стояло на Дворцовой полевых кухонь.
И если не помнить о том, что блокада, как и вся война была, прежде всего, безмерным страданием людей — человеческого тела и духа — то тогда в головах современников будут роиться мысли «можем повторить».
